Наум Ним
Вспоминая Иссу
Отрывок из книги, готовящейся к публикации в издательстве "Лимбус Пресс"
Следователь Муравьев:
Этот Исса жил себе никому неизвестным учителем в забытом и Богом, и Аллахом ауле и вдруг встрял костью в горле - что нашим, что Дудаеву.
- Все зависимости у нас от рождения, - поучал Исса своих земляков. - Каждый повязан. Совесть нас держит. Родные. Обычаи наши. Взгляд Всевышнего. Вот все наши зависимости. Других нет. Нет над тобой другой зависимости и другой власти. Ну, рвутся генералы управлять тобой - московские или свои, - чем они могут управить? Взглядом Всевышнего? Или - любовью родных? Или - совестью твоей? Они только и могут сказать: "Солнце, взойди"... Вот и вся их власть. Умные будут говорить вовремя, а дурные - когда вздумают, но нам-то что? Мы и так увидим: взошло-не взошло...
Ладно бы он только городил эту чушь, собирая вокруг себя бездельников да оборванцев со всей округи - мало ли контуженных шатается по земле?!
Но Исса оказался хитроумным интриганом, а вернее всего - шпионом. Аул вдруг заполонили иностранцы. Там безвылазно паслись гонористые члены каких-то авторитетных ООНовых комитетов, журналисты, Нобелевские лауреаты, отставные президенты и всякая антироссийская сволота со всего света. Аул объявил себя зоной тотального мира. На вражеские деньги были обустроены грамотные перекрытия дорог, у которых живым щитом останавливали любое военное передвижение. Группы солдат - человек десять и без оружия - могли входить в аул и передвигаться там, но только в сопровождении плотного кольца местных и пришлых юродивых. Недоверчивым федералам показывали все, что угодно, демонстрируя действительное отсутствие вооружений и вооруженных людей. Пожалуй, Дудаеву все это было еще в большей степени не в жилу, чем даже московским генералам. Его воинам путь в аул был тоже заказан. Им могли принести еду или одежду, но дальше тех же заграждений на дороге никакие вооруженные люди пройти не могли.
Жизнь этого загона для сумасшедших транслировалась в реальном времени по всему миру, и политическое руководство не решалось гусеницами размазать взбесившийся аул. А размазать надо было, потому что все больше и больше бойцов, что с одной, что с другой стороны, складывали свое оружие и напрочь пропадали в стебанутом селении. С поврежденной башкой и радостью идиотов они болтались в толпе таких же счастливцев, всюду сопровождая Иссу.
Безо всякого сомнения эта была какая-то хитроумная операция вражеских разведок...
Офицер МВД Юдин:
Юдин с десятком бойцов уже трое суток жили в селе, куда были отправлены для похищения (при невозможности - уничтожения) духовного лидера сепаратистов, скрывающегося здесь под именем Иссы. За это время они поняли, что штабные генералы напрочь ебанулись. Ошметки разведвзвода под командованием Юдина впервые за много недель отдыхали душой и телом среди радушных людей в мирном оазисе, каким-то чудом образовавшемся посреди безумной войны.
Поздним вечером Юдин вышел к связному. Капитан из особого отдела на все юдинские доводы только шипел и плевался (и то, и другое - исключительно матом).
- Все, заткни свой хлебальник, рассопляй хренов, - перешел к приказам капитан. - Выводи своих серунов. На рассвете мы этот гадюшник зачистим к бебеням - мы это звездоболье гнездо... (дальше шли только эмоции).
Юдин различал сгрудившуюся за дорогой в вязкой грязи бронетехнику и шевеление большого количества озябших людей, пытающихся согреться, не нарушая приказа о мертвой тишине и полной маскировке.
- Весна, - Юдин вдохнул и вздохнул. (Нет выхода...)
- Че?
- Весна уже, капитан. Домой поедешь, там девки по улицам шастают - молодые, красивые, голоногие, а ты, раздолбай, даже и отдолбить ни одну не сможешь...
- Ч-че ты мне впердываешь тут?..
- Исса тебя проклянет, и - привет. Он по этому делу мастер: так насобачился колдовать - может в одну сторону, а может - в другую. Думаешь, чего это люди к нему толпами бегут?..
- Так вы там?...
- А то...
Юдин сфотографировал цепким глазом "рафик", приткнувшийся к обочине вместе с пикающими внутри радиосигналами, и попехал обратно в селение. Там он собрал своих бойцов и приказал не отходить от Иссы. Но всерьез никто ему не поверил. Раньше бы поверили, только - не сегодня. Прямо сейчас ООНовские чиновники открывали миротворческую конференцию с участием московских и дудаевских полководцев. В большой зал мечети набились приглашенными наблюдателями все заморские гости селения, а воодушевленные журналисты даже и пританцовывали вокруг своей аппаратуры.
Там их всех и блокировали. Это была грамотная операция, причем совместная. Дудаевские вояки так же тщательно, как и их противники, следили, чтобы ни одна иностранная тварь не выползла на улицы, по которым уже грохотали российские танки. Журналисты пытались что-то вячить в отключенные микрофоны, но толку-то...
Они выбрались вместо с Иссой как раз к тому месту, где Юдин говорил с капитаном. Там разоружили бойцов, охранявших "рафик" с передвижным пультом связи, и прямо на этом "рафике" пробили хилую группу оцепления, расположившуюся на дороге у выездного знака, на котором белой чертой по диагонали перечеркивалось слово Самашки...
- На заре... - бормотал Исса, - на заре... все главное происходит на заре...
- Ну, че ты причитаешь? - радостно гомонил боец Симонов, только сейчас поверивший в спасение. - Ты, считай, наново родился на этой заре. А ты как на похоронах.
- Оставь его, - цыкнул Юдин.
- А че он заладил?.. Назаретит и назаретит... Накаркает еще...
* * *
Юдина бил непрерывный озноб, и никак не укрыться было промокшей курткой, не увернуться от цапающих за самое сердце холода и безнадежной тоски.
- Ишь, сопит. Дрыхнет он, что ли?
- Дрыхнет, - не с привычки ему, видно, такие походы.
- А может, пока мы здесь околеваем, он там полночи гулевал в поселке? Часа три, считай, не было...
- Вот я и говорю - придушить и с повинной...
- Дурак ты, как тебя там... Матвеев. Мало тебе так навешают - еще и по-мокрому в придачу.
- А мы ж - с повинной. Скажем: заставил нас лейтеха - нам и скидка.
- Тогда, я думаю, надо его живым притащить.
- Притащишь - кабана этого.
- Ну вы и тупорылые... Да вас подстрелят раньше, чем кто вякнуть успеет. Будут они разбираться - заставил... не заставил.
Лежать было холодно, но шевелиться и передвигаться поближе к махонькому костерку не хотелось.
- Эй, лейтенант, иди погрейся...
- Сейчас он тебе влепит... Сказано ведь - не светиться...
- Пенек ты, Варфоломеев... Смотри туман какой - хрена своего не видно...
На этот островок попали они в сгущавшихся уже сумерках и только благодаря сноровке Иванова. Юдину всегда нравился угрюмый, незаметный и ловкий паренек, который по вине непоседливых предков оказался жителем многоголосого Дагестана. Впрочем, стараниями Иванова они и оказались в этой чертовой ловушке, когда им - отупевшим и опустившимся бродягам, в которых все они превратились, - блеснуло вдруг счастье в его рискованном плане.
Сам Иванов мечты спасения не вскрылял - даже и наоборот, медленно подбирая слова убеждал, что шансов практически нет, ну, если один из тысячи.
- Из ста, из тысячи не бывает, - пытался поправить Яковлев.
- Из тысячи, - прокатал сначала внутри, а потом выпустил наружу Иванов.
И после этого они уже не кружили с одной только целью - оторваться, сбить с толку, замести, - они двигались в родные места своего проводника, надеясь на его рыбацкий катер, на остров, где можно отсидеться и собраться в дорогу, на явившуюся вдруг из забытого детства мечту о цветных и горластых жарких странах, где все они затеряются ловкими синдбадами в толчее празд-ничных базаров.
Они едва не затонули в этой фамильной посудине Ивановых, но прибились - выкарабкались на болотистый островок, почти потопив сказочные свои видения морских приключений, вылепленные из детских снов. Если бы и можно было починить старое рыбацкое корыто - все равно не уплыть на нем такой компании (а еще ведь и пограничники со своими катерами...). Нет, облегченно подчиняясь Юдину, они бы рискнули - переступили бы и через животную тягу вполне земных людей даже помирать на земле, а не в зыбкой стыни воды, но уже на острове Иванов сказал Юдину, что конец... ничего не выйдет.
- Ветер переменился. Начинается сгон воды. Скоро этот остров станет частью суши, и нас можно будет - голыми руками...
- Как скоро?
- Не знаю. Несколько часов...
* * *
- Сдаваться вам надо. И меня сдай, - наново убеждал Исса. - Ты это не против меня сделаешь, а - за меня. Ты за всех сделаешь. Погоня по пяткам. Сегодня, завтра и - что? Озвереют. Крушить и кромсать начнут. Злодеями станут. Так и останутся злодеями - навсегда. Пока, слава Аллаху, держатся. Ты сдержи их от злодейства.
- Вот иди и сдавайся, - огрызнулся Юдин.
- От этого твоим никакого толку, - хмыкнул Исса. - Тебе их спасать надо: ты за них в ответе. А если - добровольно, если - без сопротивления, тогда не постреляют. Тогда могут не сильно наказать - для вида.
- Тебе-то уже будет - какая разница?
- Мне есть разница, - медленно и серьезно признавался Исса, - когда все кончится, они слова мои вспомнят, Это мои слова толкнули их выше себя. Сейчас локти кусают, а потом... Самый главный смысл жизни - заслонить ею жизнь другого. А они - заслонили...
Юдин чувствовал его правоту. Когда-нибудь им всем и вправду высветят снова, и все слова Иссы, и то, как слова эти вытянули их хлипкие и жадные душонки в такую высь... Тогда отпадет вся мерзость, что к ним всем налипла - все их стычки, и кражи, и драки - ведь вместе с этими слухами о них, вместе со страхом перед ними катится вокруг и легенда о милицейском взводе, отказавшемся громить беззащитное село. И, пожалуй, легенда эта подхватит его солдат и убережет...
- Вот что, - предложил свой вариант Юдин. - Мы сдаемся, но - без тебя. Сейчас мы с тобой отправимся в поселок, и оттуда я передам этим охотникам, где мы, и все такое... А ты - исчезнешь. Согласен?
Юдин оставил Иссу в доме дальних родичей Иванова - незамужних сестер Марфы и Марии, наказав молодухам схоронить своего гостя на пару дней. Потом он отправил Иванова-старшего к командиру готовящейся к штурму поисковой команды. Главное, чтобы при захвате те не открыли стрельбу, потому что у юдинских бойцов не будет ни одного патрона - он обещает.
С тем Юдин и вернулся на островок, где его солдаты все еще грелись надеждой скорого побега через море-акиян... Оставшиеся три рожка он заменил на пустые и попытался отгородиться сном или теплом куртки от стыни вокруг и от колотящего озноба, что караулит совсем рядом - через пару часов...
- Нечистая сила!..
- Командир, приведение!.. Господи, спаси!
- Придурки занюханные! Какое вам приведение, чурбаны навозные!
Над плотным туманом, затянувшим всех их своей пеленой, плыла все ближе к ним голова Иссы. (Чтоб его разодрало - приперся!..) Вот уже и плечи и грудь его начали вылепляться из тумана.
- Эй, Исса, ты что же, пешком по воде шпаришь?
- Тут тропинка...
- Какая еще тропинка?! Мы же на острове... - Симонов ткнулся навстречу и хлюпанул в воду. - Т-твою мать, - он отплевывался, выбираясь с помощью Иссы на узенький гребешок суши, протянувшийся уже к ним от берега. - Ну что за глядство, - сокрушался Симонов, - промок, как последний...
- Нет, ты объясни, объясни - как же это?
- Не знаю, - Исса вместе со всеми смеялся над Симоновым. - Может, отлив?..
- Так ты растолкуй - с чего эти отливы бывают?
- Ну, это притяжение. Луна действует...
- Это ты, учитель, загнул. Скажешь еще, притяжение Луны на мой хер действует?
- А что? - встрял оживший Симонов. - Ты, Алфеев, как был чуркой - так и остался. Уж на что другое, не знаю, а на хер Луна очень даже действует. Был вот у меня однажды...
Юдин расслабился и прикрыл глаза. Так бы и лежать, укрывая самого себя своей же спиной, даже глаз не разлеплять - может, и минует все...
Но и закрытыми глазами он видел вздымающуюся к самому небу кирзовую чащу сапог, подступавшую к горлу уже и, конечно же, не укрыться... не спрятаться, надо пересилить себя и встать... распрямиться - раздавят иначе, как червяка...
Он заставил измерзшие руки оттолкнуть манящую спасением землю, вынудил распадающуюся ужасом башку оторваться от мягкой глины, но, уже поднимая голову, почувствовал неотвратимо летящий в лицо носок кирзового сапога, и взвыл, захлебываясь сразу же своим воем, вбиваемым обратно в него - в челюсть, в зубы... в затылок.
* * *
Он полулежал, упираясь плечами в трак бэмпэшки, и мелко дышал, приучая себя жить так, чтобы не простреливало всего насквозь болевыми залпами. Трудно было определить, откуда именно они палят в него. Скорее всего из разбитой в сплошной синяк рожи... из челюсти, где никак не уместить лишний и непослушный язык.
Несвязными вспышками обрушивалась на Юдина недавно наступившая развязка. Резкие голоса.... Команды... Паника.... Пустые щелчки автоматов... Матерщина... Симонов, размахивающий прикладом... Какой-то солдатик, которому прикладом звезданул-таки Симонов в ухо... Исса, вытолкнутый Юдиным в объятия перебздевшего майора, из-под ярости озверевших в загоне бойцов.
Прикрыв глаза, Юдин наблюдал, как солдаты вымещали остатки своего озлобления на пленниках. Большую часть их уже увели - скорый допрос в палатке, конвой, и - в машину.
От костра к костру, подтыкивая головешками, гоняли Варфоломеева, заставляя того кукарекать и хохоча от своей забавы. Похоже, Варфоломеев уже свихнулся - иногда он застывал, хотя головешки втыкались так, что и Юдин слыхал вонь горелой одежды и кожи... потом вдруг начинал скакать, кукареча и веселясь вместе с мучителями.
Откуда-то сзади нудно бубнил Симонов:
- Петров я... честное слово - Петров... Эти сволочи меня заложником захватили. Вот и паспорт мой... Петров я.
Вот гад, все же угрохал он старика. Как чувствовал мужик - в дом впустил, и ужин сообразил, но все дрожал, все шеей покручивал... А может, ничего еще, может, только паспорт спер?
Яркие вспышки, расстреливающие затылок, смазались подступившей тошнотой в радужные пятна где-то с обратной стороны глаз, и в оранжевых этих омутах медленно тонули солдаты, грязный двор, пленники... сам Юдин...
* * *
Через несколько дней состоялся закрытый и необыкновенно скорый суд, в котором толстыми свинцовыми плитами были отгорожены места для судей, обвинителей и свидетелей. Иссу законопатили пожизненно, но долго еще какие-то не внушающие доверия очевидцы, рассказывали о встречах с Иссой на этапах, пересылках и чуть ли не во всех российских централах. Юдинские попытки отыскать его только и утыкались в эти рассказы и слухи.
А суд над Юдиным и его бойцами, как и предполагал Исса, повернулся совсем неожиданно. На третий день слушаний вдруг резко изменились показания свидетелей и вопросы обвинения, а еще через день там уже не судили мятежный взвод, а восхваляли доблестное подразделение, которое, рискуя жизнью, защитило невьебень сколько народу, прекратив преступную деятельность тайного лидера бандитского интернационала...
Звездануться можно! Их даже наградили...
Так что Исса и здесь их заслонил.
Он прав: нет большего добра на свете, чем заслонить жизнь другого. Только вот для этого добра ему пришлось вместе с Юдиным выстроить умный план, по которому Юдин сдал и Иссу, и свой взвод. Сам Исса и доказывал пользу плана, но, как не крути и чем не оправдывайся, а весь этот замысел - предательство и ничего больше...
Так что ж ты, Исса, в очередной раз обессмертил - гений (и добро) самопожертвования или разум (и пользу) предательства?..
Предприниматель-миллионер Столпин:
Даже один человек может переиначивать реальность под себя.
Ну, не под себя, в смысле своих удобств (это мы все стараемся, выкусывая себе куски послаще и только увеличивая мусорную свалку вокруг), а в смысле своих представлений, какой она на самом деле должна быть - реальность.
Однажды Столпин видел такое наяву.
Он тогда учился в университете, и в деканате, припертый угрозой отчисления, сдал своих приятелей по фарцовке. Тем приятелям, как и Столпину, навтыкали по башке выговорами да предупреждениями, и вечером они устроили в общежитии судилище.
Пятеро разъяренных обормотов (а казалось, что и три раза по пятеро) навалились, связали, прикрутили к стулу, обливали водой, отхлестали по щекам. (Кажется, его щеки и сейчас покраснели то ли от тех оплеух, то ли от того стыда.)
Эта была реальность, которую ничто не могло изменить. И Столпин, и его мучители глубоко в душе (где и схоронена та сила, что переделывает мир в соответствии с нашими представлениями) понимали, что так оно и должно быть, и их понимания расходились только в мере справедливого возмездия.
- Ну, что будем с этим козлом делать? - спросил запыхавшийся толстощекий Вадик.
- Пни его еще разок.
Вадик пнул.
- Да пусть катится, хватит с него, - плюнул интеллигентный Борис. (Плюнул, между прочим, прямо в лицо.)
- Надо его отпетушить, - сказал Сергей, стараясь оправдывать свое блатное прозвище Серый.
Как это делают, никто в точности не знал, а когда Серый объяснил, никому эта процедура на показалась привлекательной.
- Надо, - гнул свое Серый. - Иначе пойдет и нажалуется, а если опустим - жаловаться не будет.
Все равно никому не хотелось.
- Тогда пусть отсосет...
Тут в комнату и зашел этот дикий кавказец. (Столпин никак не мог вспомнить его имя.) Его отчислили из университета, и он ходил прощаться по уже чужому ему общежитию. Отчислили, кстати, по его собственной глупости. Какой-то лектор вячил себе о том, что сталинские депортации были, конечно, несправедливыми, но - вынужденными. Лектора того и не слушал никто, но этот горец услышал и не согласился. В несколько минут он объяснил лектору, что тот либо глупец, либо лжец. Начался локальный шторм, который через пару недель окончился отчислением.
- Зачем его? - удивился джигит. - Вас пять. Он один. Зачем вязать?
Ему вперебой объяснили про козла и все сопутствующее, вплоть до того, что теперь уже - пусть отсосет.
- Я его развяжу, - говорит этот туземец и ого-с-каким ножиком идет к Столпину.
- Не суйся, абрек, - грозит Серый. - А то мы тебя самого уделаем.
- Уделай, - спокойно так отвечает горец и становится между Столпиным и его приятелями.
- Ну, ты, козел, - взялся заводить себя Серый, - ну ты пожалеешь.
Боря остановил Серого и показал на нож.
- А ты нас резать будешь? - как-то нелепо спросил Боря.
- Нэ буду, - говорит джигит и прячет свой ножичек. - Слово даю - пальцэм нэ трону. Хто нэ козлячил - уделай меня. Вот ты, Сергей?.. Экзамен по истории помнишь? Ты там жопу лизал. Я видел. Ты своих предков сдавал. Их тут много порубали комуняки. А ты их сдал за отметку. Что получил? А ты, Борисий?...
- Да ну его к черту! - сказал Серый и увел подельников из комнаты...
Еще сидя привязанным к стулу за спиной этого чудика, Столпин явно почувствовал, как в естественную и правильную реальность мироздания вторгается другая реальность и перестраивает весь мир собой. Она сходу становится еще более правильной, и более справедливой, и более естественной. Так решил один слабый человек. Ему естественно именно такое устройство мира, и в другом мире он жить не желает. Без блефа и игры. Серьезно. Он либо будет жить в своем правильном мире, либо не будет жить вовсе, и неправильный, по его разумению, мир его все равно не получит. И происходит чудо: реальность жизни меняется, принимая его правду и его мироустройство.
Как Столпин хотел когда-нибудь стать таким! А потом забыл...
В камере предварительного заключения:
Сзади на настиле в плотном окружении слушателей размеренно вещал Лука.
- ...жара, духота - не передать. (Сейчас Столпин с радостью бы променял этот холод на ту жару.) Мы все в одних, считай, трусах, и все одно - невмочь. А эти волки продолжают сбивать все этапы в одну сборку. Впрессовали так, что люди чуть ли не животами трутся. А средь нас же еще и петухи. Этим бедолагам горшей всего. Чтоб ненароком об них не зашквариться, их просто понавтыкали в углу друг в дружку и даже рубах снять не дали, чтоб ненароком не коснуться их... Во-от. День - к вечеру, а нам ни паек наших этапных, ни воды - шиш. Может, у дубаков от жары мозги расплавило, но нам они устроили редкий беспредел...
Лука замолчал, наверное переместившись мысленно в ту давнюю этапку, где, по его словам, сбили внепродых пару сотен ополоумевших каторжан.
- Дальше-то что? - подтолкнул из своего угла Луку арестант, резко отличающийся от остальных обитателей хаты своим лицом с выпирающими скулами, испитым каменными стенами до свинцовой голубизны. (Чекист - определил его Юдин.)
- Принялись мы шуметь, - продолжил свой неторопливый сказ Лука, - колотить в тормоза... В общем, загавкали они на нас с той стороны, загрумкали дубинками по железу, отойти, мол, от дверей! Назад! А потом втолкнули они буквально в нас баландерскую телегу с нашими пайками. Ну и началось... Форменное помешательство... Когда, значит, угомонились, утихли слегка, когда авторитеты, что там средь нас были, привели, наконец, в чувство всю нашу стаю и подняли телегу ту, будь она неладна, получилось, что всего нам на дележ - на весь, значит, круг приходится штук семь ставридин да хлеба паек десять - не больше... Ну а совсем тихо стало, когда авторитеты эти вытащили заточки - были у них, значит, зубья эти упрятаны... Почти голый, с заточкой, да противу практически голых - это, знаете, жуть... В общем, если бы не чудо - подумать страшно, что бы там началось...
- Ну, так какое чудо? - заерзал Танцор, снова понукая задумавшегося Луку.
- Пробился, значит, вперед арестант Исса...
- Точно - Исса, - хлопнул себя по колену Столпин.
- Ты чего это? - глянул на него Лука.
- Да это я о своем, извини, - смутился Столпин. - Никак не мог вспомнить парня, с которым в университете учился...
- Исса в университетах не учился, - отвернулся Лука. - Он от рождения все знал... Так вот, он, ну прямо как святой, подоспел к самому бесовскому разгулу и неведомым каким-то чудом насытил нас всех смехотворными теми пайками. Каждому досталось. Ну, и псих он наш изогнал...
- Тоже мне - чудо? - презрительно хмыкнул Чекист. - Попросту человек успокоил взбесившуюся толпу и собрал назад все нахапанные в давке пайки, а потом и разделил...
- А ты пробовал успокоить взбесившуюся толпу? Ты пробовал голым - на заточку? - насел на чекиста Лука. - Попробуй и узнаешь, что чудо, а что - нет... Люди в панике - они, что свиньи...
- Люди и без паники - что свиньи. И даже хуже, - пфыкнул Чекист, то ли соглашаясь с Лукой, то ли, уточняя его.
- Во, слышь, дед, - взялся подначивать Луку Танцор. - Не люди, а свиньи. Так что же твой Бог, о котором ты нам полночи впаривал, - что же он терпит это свинство? Почему не притопит, как раньше, каким новым потопом?
- А Он и хотел, - хмыкнул Лука, будто дунул на приставучую муху. - Только Ему для этого надобно было найти нового праведника. Искал-искал - нету. Решил тогда Господь доверить свое самое главное дело по очистке этого свинарника не праведнику, а обычному человеку. Ну, а потом, мол, он этого одного как-нибудь образумит и наставит на праведный путь... Доверился англичанину. Тому идея понравилась, и говорит он Господу, мол, организуй мне кредиты, то да се... Ковчег ведь построить - уйму денег надо. В общем, Господь все организовал, англичанин построил и - пустился по морю. Смотрит Господь - что-то не то. "Что ж, - говорит Он, - ты наделал? Я велел каждой твари по паре, а ты каких тварей набрал?" Англичанин и взялся впаривать, мол, надо сначала кредиты вернуть, а потом и подзаработать, вот, мол, я и покатаю богатеньких пассажиров. Разгневался Господь и шваркнул об тот "Титаник" айсбергом...
- Ну и что - так и утерся твой Бог? - веселился Танцор.
- Нет, Он еще пару раз попробовал. Нашел в Швейцарии одного картавого. Тот аж забегал от радости. "Помоги мне, - говорит, - создать пегедовой отгяд габочего класса, а я уже всех потоплю в акияне геволюции - к свиньям..." Потом нашел затрепанного художника в Германии. Этот заверещал, завизжал. "Грандиозно, - кричит. - Устроим такой циклон, чтоб все воды из берегов вышли. Циклоном этих блядей!" Прямо мания на него напала: только и твердит "циклоном блядей", "циклоном - б...". В общем, опять облом. Понял Господь, что без праведника даже и потопа не устроить...
- Что же Он к твоему святому не обратился? - продолжал зудеть Танцор. - К Иссе твоему?
- А Он и обратился, - Лука перестал улыбаться и глядел прямо в ускользающие глаза Танцора, не давая им увильнуть в сторону. - Обратился... Выслушал Его Исса и говорит: "Так всех и потопишь? И глупого Танцора? Жалко, - говорит. - Но если Тебе надо явить им свой справедливый гнев, - то утопи меня". - "Дурачок, - говорит ему Бог, - кого ты защищаешь? Эти танцоры сами тебя потопят". - "Ну, это вряд ли, - улыбается Исса, - они только могут мне сказать, как и Ты: давай, мол, какого-то Танцора потопим. И, может, мне придется тогда ответить, как и Тебе: не надо, мол, Танцора, давайте лучше меня... Тогда они, конечно..."
Выслушал Господь Иссу, заплакал и - ушел. Совсем ушел... А Иссу и впрямь - потопили...
- Не потопили его, - прервал тишину Чекист. - Его взорвали... Иссу этого привезли в Беслан и запустили в школу, чтобы он уговорил своих чеченов сдаваться. Впендюрили ему незаметно жучок и отправили, а я как раз сидел там на прослушке и все слышал... Он этим смертникам и говорит, нельзя, мол, ничего заслонять другими - только собой. Если, грит, даже хорошее дело чужой жизнью заслонишь или хорошего человека, то все хорошее вмиг и перестанет быть хорошим. Только собой. В общем, объяснил он им, что самое для них лучшее - это отпустить всех заложников, а дело свое - собой и защищать. Хотят - так пусть и взорвут себя к чертям. Может, тогда люди поверят, что они что-то стоящее защищают, если решились собой заслонить. Тогда, может, они и станут, как и задумали, настоящими героями... Короче, как услыхали в штабе, куда клонится - чуть не спятили. Кому это надо, чтобы эти выродки становились героями?! Стрельнули по школе или что - не разобрал, но и в школе не разобрали и ухнули в ответ бомбой... Потом понеслось... В общем, там его и взорвали...
- Не взорвали его там, - вмешался жилистый кавказец, до той поры немой и незаметный. - Там его заслонили. Его замочили с Масхадовым. Козлы-генералы отправили его к Масхадову. Жизнь там пообещать, фуе-мое, короче - чтоб сдался на милость... Он Масхадову говорит: "Пиши в Нью-Йорки-фуерки, что согласен на суд". Пусть собирают мировой суд. Если все кричат, что у него терроризм - мировой, и суд делайте мировой. Что суд решит - так и будет. Решат расстрелять - согласен. Решат, что он настоящий президент, тоже - согласен. Только чтоб суд был над всеми. Чтоб любого за курдык и - туда. Всех. Ельцына... Путина... На кого есть подозрения - чтоб туда". Короче - убедил Масхадова. А кому оно надо? Масхадовым телохранителям надо в тот суд? Путинским генералам надо? Путину самому надо? Вот и сдали Масхадова. Одни волки сдали другим. А Исса не слинял. Прикрывал, как мог. А что он мог? Собой заслонить? Он и заслонил, да толку. Обоих положили...
- Так этот Исса чуркой был? - загомонил Танцор. - Слышь, дед, твой святой оказывается - чурка...
Лука молчал.
А Танцор никак не унимался и наседал на старика, насмехаясь и над ним, и над его придурковатым Иссой...
- Умолкни, бесенок... от греха, - прервал свое молчание Лука. - Зашибу ненароком...
На даче Матвеева несколько лет спустя:
Пьянка катила себе вместе с Юдиным и отдельно от него, так как все они здесь были вместе и все-таки отдельно и, точно так же, как неверные пальцы, промазав через свою рюмку, вполне удовлетворялись наткнувшейся другой, так и каждый из них был необходим всем остальным чуть ли не вместо каждого другого. Короче, главным выпивохой была компания - цельный и неразделимый весельчак, решивший хорошенько отдохнуть в хорошем загуле.
-...ак же, ищи дурака, - выхвалялся тем временем Матвеев, - стану я за какой-то стольник целый день гарь на дороге глотать. Ты, Фомин, прежние мелочевки забудь - сейчас если полштуки баксов домой не принес, считай, день пропал.
- Мне бы так, - выдохнуло от кого-то почти протрезвленно.
- Так давай ко мне, - воодушевился хозяин. - Сразу много не будет, но притрешься. Давайте все пристроимся в нашу контору, сейчас в милиции если с умом - лучшего не надо. Вот Фадеева я устроил - так он большой человек уже. Скажи, Фадей...
- Жить можно.
- Ты, Фадей, как был тугодум - так и остался. Если мы все устроимся в одной конторе и будем друг за дружку... Мы такое сможем проворачивать - остальным не снилось...
- Все-таки не верится, - встрял опять Фомин, - полштуки в день - много...
Над Фоминым хохотали и уже не в силах были остановиться.
- Хоть бы раз во что-то поверилось...
- Помните, как он самогонку нюхал?..
- Ему и тогда не верилось - попробовал уже и все не верилось...
- А самогонщик этот - не могу... сдохнуть с него можно было.
- А судья ему...
- Он чуть не...
Сам собой покатился из истеричного хохота раскручиваться давний суд в самодеятельном представлении. Матвеев оказался на месте судьи, рядом примостились кивалами Андреев с Филиповым,и начали вспоминать, не выбираясь уже из повального хохота. Судья с кивалами прежде всего выпили и пили каждый раз после матвеевской скороговорки: "суд, посовещавшись на месте, решил...". Фадеев пытался играть свидетеля, выправляя постепенно реплики общей памятью прежних подельников.
- Вы подтверждаете, что усадили за свадебный стол подсудимых?
- Никак нет.
- Но они же принимали участие в свадьбе? Вот ваши показания на следствии...
- Принимали, но я - никак нет...
- Что-нет?
- Я - нет. Я не сажал. Я им решительно заявил - руки вон!
- Какие руки?
- Ну, когда этот вот полез шарить по полкам, я решительно...
- Что искал подсудимый?
- Известно что - самогон... И прошу с них с-ыскать. Значит, так - три бутыли по десять литров... Прошу в мою пользу благодаря расходам...
- Так вы подтверждаете, что гнали самогон?
- Никак нет - не гнал.
- А что было в трех бутылях?
- Вода... Честное слово - вода... Я и им, бандитам то есть, так и сказал - никакой свадьбы, потому что никакой у меня выпивки, а в бутылях - их на полке углядел этот их, глазастый который...
- Фомин?
- Ну... В бутылях, говорю - вода... Так что - руки вон!
- Как же они оказались за вашим столом среди гостей?
- Так я и говорю: этот глазастый пошел по полкам нюхать, а потом и спрашивает: вода? И я ему, как вам вот, говорю: вода, и, значит, прочь, то есть - вон!
- Что было дальше?
- Он, то есть бандит...
- Подсудимый Фомин...
- Ну да, подсудимый бандит - он говорит гостям: "Желаете, мол, чуда?" А они с опаской спрашивают: какое-такое чудо? А он и говорит: хотите из воды получить самогон?.. Ну и конечно, кто ж тут откажется? Так что прошу с-ыскать...
Теперь уже икали почти все, долго отходя от хохота и икоты, то и дело возвращаясь в истерические повизгивания.
- А ты-то... ты-то...ой, не могу... уч-тч-ите мои раз..разве-д-онесения.
Невероятным образом ураганная истерика вымела вместе с собой и окосение, возвращая все помыслы протрезвевшей компании к немедленному продолжению застолья.
- И вот, что я вам скажу...
- Наливай полнее.
- Дайте же сказать, черти...
- Дайте ему сказать.
- Дайте сначала выпить.
- Пусть он скажет.
- Матвей, говори.
- Так вот, что я вам скажу... Хорошо, что мы собрались и хорошо, что все прошло. Начудили мы все, намудрили. Понапортили всего и себе, и друг другу. Потрепали - все всех... Каждый крутил - себе получше, и все мы хороши. Давайте простим друг друга и простим Иссу, который втянул нас...
- Не тебе его прощать, - тяжким камнем уронил Юдин.
- Ты чего залупаешься, командир?..
- Никакой я тебе не командир...
- Ладно, чего сейчас поминать?.. Прошло и ладно. Матвей правильно говорит: все всех потрепали...
- Ты, Филипов, помолчи пока... Пусть лейтенант выскажется.
- Вот я и говорю - потрепали мы друг друга изрядно и надурили изрядно, только не все равно, как кто кого и для чего трепал... И как выкручивал - каждый себе - тоже не все равно...
- А как ты выкручивал?
- По-разному...
- То-то... Так что нечего тут расходиться. Прошло - и пора забыть. Время - дурное, мы были дурными... Прошло... Я тут книжку решил написать...
- Ты - книжку? Ой, не могу...
- Матвей наш - писатель...
- А что такого? Ничего хитрого. Объяснительных и рапортов столько приходится накатывать - собрание сочинений издавать можно... Так вот, в книжке я, конечно, все наши дела несколько приукрасил с позиции художественной правды. И кое-что скрыл, и изменил немножко - книжка ведь, а не протокол... Вот про Иссу ничего плохого писать не стал. Я так думаю - про мертвых не надо плохо. Давайте помянем его и простим...
- Я уже сказал тебе, сволота, - Юдин повысил голос до команды и все привычно заглохли, - не тебе его прощать!
- Тише-тише...
- За что не люблю жидов - никогда не угадаешь, откуда у них крутанет...
- Точно - не угадаешь... - Юдин тихонечко засмеялся.
- Катись-ка ты... - Матвеев старался говорить миролюбиво и даже подпустил в голос обиды, взывая к сочувствию остальных. - Поел, попил, отблагодарил и - катись. Мне скандалы не нужны.
- Еще не отблагодарил...
- Нет, я их точно терпеть не могу, - Матвеев качнулся встать...
- Сиди, - в лоб хозяину, точно меж вытаращенных глаз глядело пистолетное дуло.
- Ты... ты... сдурел...
- Тебя еще на дороге кончать надо было, - Юдин оглядывал оплывшего Матвеева. - Исса не дал...
- Ты - это... ты - чего это?.. я же - так, а ты - сразу вот... ты обиделся, что ли?.. и вообще... я - пошутил это...
- Пошутил - и ладно. Я - тоже пошутил...
Били его долго и сильно. Били, чтобы опередить умелое его сопротивление, и били за то, что сопротивления не было; за то, что пушка его оказалась незаряженной, и за то, что испугались этой пушки; за хихиканье его, за испорченный вечер, за сбитые свои кулаки, за то, что пил, собака, за одним столом с ними, и за то, что брезговал, гадина, и, считай, весь вечер почти не пил; за все это мерзкое племя, поганящее их жизни, за испоганенную свою жизнь... Били, как прежде пили, - за все и умело... без остановки и до конца.
"Кажется все".
Так и не разобрал Юдин, чей голос это произнес. Что-то лопнуло, и он с облегчением осознал, что теперь уже навсегда оставляет тяжкую землю. Он слышал боль и видел, как эту боль вместе с ним тащат... волокут... вбивают в какой-то забор, но все это было уже отдельно от него, вернее держалось с ним лишь петлей боли. Откуда-то издалека нарастал стук сердца, и надо было лишь подождать, пока это раскачивающее биение не сорвет его с болевой петли.
- Набрасывай на дерево.
- Его забор держит.
- Не удержит... обвиснет.
- Вот и порядок. У меня так и написано - удавился со стыда.
- А как теперь?
- Не боись - слушайся меня, и все будет в ажуре.
- Дерево-то - осина.
- В самый раз.
Время исчезло.
Юдин окунулся в волны подхватившей его памяти и помчался в них все быстрее к главной реке жизни, что недавно совсем открыла ему свое теплое течение - единственно возможное тепло в этом замерзшем мире. В переплеске волн до него докатили гортанные возмущения Иссы.
Юдин ухнул куда-то вниз...
Скользить ему в остановившемся времени - легко и свободно - навстречу нарастающему грохоту своего сердца. Скоро они столкнутся в оглохшей неподвижной точке, и разлететься им неощупной водяной пылью по мерцающей поверхности пробившейся к нему извечной реки.
Ему хорошо...