Сергей Хвощ
Чтение в потемках
"Это не про меня".
Сколько раз я опровергал чужие объяснения своих слов, поступков и самой своей жизни?! Без счета.
И главное - без толку.
Любой толкователь твоей жизни с необыкновенной легкостью объяснит и отметет все твои несогласия с его "открытиями" (кто же, мол, не пытается скрыть или приукрасить истинные мотивы своих поступков?). Бороться с чужим знанием о себе не только бессмысленно, но и небезопасно - эта борьба способна обглодать и обкорнать саму твою жизнь потому, что такие протесты одним своим существованием придают основательность банальным резонам, которыми походя объясняют усилия и напряжения живой души. Сами несогласия с этими примитивными резонами и мотивами позволяют им полноправно существовать сначала в поле обсуждений, а затем и - в реальности жизни, пережевывая ее радостные звуки жваком понятных любому стремлений - их целей и их причин.
Чужое знание о тебе - это тупая непробиваемая стена.
Впервые я наткнулся на нее шестилетним пацаном (наверное, натыкался и ранее, но - или не слышал, или не понимал и потому не запомнил).
Мой взрослый дядя согласился взять меня с собой в город на целый долгий летний день. Там в городе на каждом углу продается мороженое, там где-то есть парк с каруселями и туда иногда приезжает цирк. Все это я знал по рассказам своих счастливых сверстников, но даже не ждал себе каких-то особых удовольствий. Да мне их и не обещали. Достаточно уже того, что я окажусь в совершенно другом мире, набитом до отказа неведомыми звуками, красками и запахами.
Слово "радость" и близко не светилось с тогдашним моим состоянием. Скорее, это была горячка, лихорадка, потрясение. Поезд отходил от поселковой станции в 6 утра, и всю ночь я не спал, а потом всю дорогу стоял у окна, расплющив лицо вагонным стеклом.
Вокзал в Витебске оказался громадным дворцом, где точь-в-точь по словам горластого репродуктора искусство соединялось с достижениями сельского хозяйства и техническим прогрессом.
Достижениями сельского хозяйства был увешан и навьючен весь люд, выхлестнувший из поезда и затопивший здание вокзала, через которое надо было пройти, чтобы выйти в город и далее - на ближайший рынок.
Искусство давило и поражало, нависая прямо над лестницей громадной картиной во весь лестничный пролет. Я чуть не загремел вниз, выворачивая шею, чтобы снова и снова самим позвоночником ощутить прожигающий взгляд генералиссимуса.
Я уже умел читать и в зале ожидания крутил головой во все стороны, используя по максимуму свое недавно приобретенное умение. Вывеску "Полуавтомат для чистки обуви" я прочитал несколько раз, не очень веря своим глазам. "Газеты и журналы", "Буфет", "Комната матери и ребенка" - все вокруг было вполне понятно, но этот полуавтомат был чистой фантастикой. Я догадался, что это и есть тот самый технический прогресс, с помощью которого мы в два счета догоним и перегоним Америку.
Мне пришлось ускользнуть из-под опеки и подобраться к техническому чуду поближе. На железном боку агрегата висела инструкция. "Всуньте в прорезь 15 коп. (Дело происходило до хрущевской реформы 61-го года.), откройте дверцу, возьмите щетку и гуталин и почистите обувь". Тут меня снова крепко взяли за руку и мы вышли в город.
Я вприпрыжку весело поспевал за своим провожатым, крутил лопоухой башкой и лыбился, наверное, во всю щербатую пасть... В какой-то момент я освободил руку и, чтобы избавиться от властного захвата, принялся ею размахивать. Мне это понравилось и вот я уже крутил руками, будто двумя пропеллерами, подстраивая это вращение со своим подпрыгивающим скоком. Мне казалось, что я нашел именно те движения, которые необходимы для полета. Надо только посильнее крутить пропеллером и все время чувствовать приподнимающую тебя радость. Вот, честное слово - еще чуточку и я взлечу...
- Не маши руками, - одернул меня дядя.
- Почему?
- Ты хвастаешь, что у тебя на руке часы, а хвастать - нехорошо.
Я даже задохнулся от сокрушительной несправедливости услышанного.
- Пожалста, - я отстегнул часы, которые дядя дал мне поносить на сегодня, и протянул их ему.
Я представлял, как снова начну всю свою предполетную подготовку, а потом взлечу, и докажу, что часы здесь ни при чем...
Настроения не было даже на прискок, не то, что - на кручение пропеллера.
- Без часов не машется? - удовлетворенно подначил дядя...
Уже тогда я точно понял, что взрослые - совсем не умные, и всезнающие улыбочки, с которыми они поглядывают на нас из своего верхнего мира, свидетельствуют не о какой-то необыкновенной мудрости, а всего лишь - о непроходимом самодовольстве...
Потом и до сегодня неисчислимое количество раз меня толковали, объясняли и комментировали - практически всегда невпопад. Раньше я частенько протестовал, выходил из себя, что-то доказывал. Позже чаще всего отворачивался. Зачем мне люди, которые заранее знают обо мне все, что можно, и при этом - не так, как есть?
Тот незначительный эпизод из детства вывернулся для меня в стойкий иммунитет к чтению в чужих душах. По крайней мере, я железно запомнил, что в подобных читках результат всегда предположительный и поэтому лучше всего к нему добавлять слова "может быть". А всего лучше - не считать чужую душу открытой книгой и не читать в ней.
А если интересно?
Спроси. Может быть, тебе ответят. Возможно - правду.
Понимание другого всего первее начинается с признания его - другим.
Это совсем не я, и потому мои объяснения его поступков могут быть неправильными. Мои опасения могут быть безосновательными. Наверное, на его месте я бы поступал так-то и действовал так-то. Но он - другой.
Опасения и боязнь другого в истоке своем парадоксальным образом питаются нашим нежеланием признать само его существование - существование другого.
Любого другого - от собеседника и знакомого до недруга-незнакомца - мы экстраполируем от себя и потом стараемся вести дела или улаживать конфликты, или даже воевать и враждовать с этим своим клоном, переселенном нашим воображением в тело другого человека. Это его (то есть себя, только настроенного во враждебность) мы уговариваем (или - уничтожаем, или - судим)...
"Меня судят за то, что я другой", - с удивлением осознал Юлий Даниэль в ходе теперь уже исторического процесса. Это было и так, и не так. Его действительно судили за то, что он был не советским человеком, должным соответствовать спущенным с партийных высот стандартным параметрам, а - неким другим. Но тут же на месте этого другого оказывался не Юлий Даниэль, а урод, сляпанный следователями и партийными идеолагами в точном соответствии со своими представлениями о том, каким должен быть этот другой. Это не Даниэль, а его обвинитель мог бы напечатать свою книгу на Западе, не иначе, как возмечтав о дешевой популярности (или - о баснословных гонорарах в твердой валюте). Иных мотивов для такого поступка обвинитель даже и представить не может. Двурушник и предатель, отплативший черной неблагодарностью за отеческую заботу партии и правительства; честолюбец, мечтающий о дешевой популярности; психопат, жаждущий убивать - это черты другого, которого судили в том зале.
Его не было на скамье подсудимых. Он был создан воображением инициаторов процесса, которые так понимали и так объясняли поступки Даниэля. А сам Даниэль имел очень отдаленное отношение к этому воображаемому судьями и обвинителями подсудимому. Так что его не только судили за то, что он - другой, но и осудили вместо другого...
Наш всегда воображаемый противник потому и таит для нас угрозу, что мы одариваем его своими чертами, своими стремлениями и своими мотивациями, а это - чрезвычайно опасно (уж мы-то знаем).
В передаче С. Сорокиной "Основной инстинкт", где обсуждались проблемы иностранного усыновления, выступал гебешный эксперт. Он всерьез уверял собравшихся, что американскими усыновителями руководит ЦРУ. Он не мог объяснить, зачем это надо ЦРУ, но это его не смущало. Наоборот, отсутствие вразумительных причин делало для него усыновительную операцию американских разведчиков еще более зловещей и опасной. Эксперт жил в такой реальности. Он знал, что давним усыновлением в СССР испанских детей руководило его ведомство и иного устройства таких проектов (да и всего мира) не представлял.
Не стоит поспешно отмахиваться от фантазий гебешного ветерана, не надо ему сочувствовать или подшучивать над ним. Его реальность заразительна. Его мир полон вражды, интриганства и соперничества, но он прост и понятен даже ребенку. Таинственные связи душевных струн отдельного человека и всей современной цивилизации в том мире не существуют, и обитателям той реальности нет нужды мучиться вечными поисками ответов на вечно безответные вопросы.
Обмен труднопостижимых истин на простые и внятные резоны очень соблазнителен.
Такой обмен избавляет нас от постоянных напряжений духа и разума, и сулит удобную жизнь, без внутренних конфликтов, обжигающих (и сжигающих) душу.
В каждом из нас прячется бездельник, себялюбец, тщеславный эгоцентрик и еще целая свора мелких людишек, обуреваемых мелочными страстями. И в каждом из нас живут идеалисты, труженики и честные граждане, верные слову и надежные в дружбе. Это наши стремления (да простит мне читатель пафосные мои откровения и не сочтет их за банальные поучения), и в каждом из этих стремлений свой ответ о смысле жизни.
Какими смыслами наполнена наша жизнь?
В немалой степени это зависит от того, какими смыслами мы в своих предположениях наполняем жизнь окружающих нас людей.
В одном случае, например, мы живем среди тех, кого мучит "желанье славы и добра". В другом - среди жаждущих популярности и накопления всевозможного добра, движимого и недвижимого. В первом варианте, чтобы соответствовать своему окружению, требуется ох как много душевных усилий. Зато во втором - можно гнать по жизни практически с оглохшей душой.
А если речь идет не о людях нашего окружения, а о незнакомцах - о совсем чужих и чуждых для нас? Их куда труднее одарить возвышенными стремлениями и тем самым приподнять и над собой, и над рациональным цинизмом сегодняшнего дня. Потом ведь и нам тянуться следом...
"У людей в жизни очень простые мотивации: власть, известность, богатство. Карьерист или ходок, или еще кто - частные случаи тех же стремлений. В придачу букет из нескольких болезненных комплексов - вот и вся загадочность будто бы непостижимой, души".
Так считает мой давний знакомец. Это не мои предположения про его понимания человеческой натуры и человеческих усилий. Он сам прямым текстом делился со мной своими "открытиями".
Я не знаю, какими именно комплексами и мотивами он объясняет мои жизненные кульбиты. Он никогда не комментирует присутствующих. Полагаю, что я прохожу по разряду уродов, на которых не распространяются его общечеловеческие теории. Однажды, на фоне истаптывающего комментария в адрес отсутствующего приятеля, у меня возникли некоторые сомнения, и я прямо спросил, как он рассказывает обо мне. Ответ соответствовал моим предположениям, и у меня пока не было оснований сомневаться в правдивости того ответа. Правда, мне еще необходимо, чтобы его оплеушные пояснения не касались дорогих для меня людей, но это - уже моя забота...
Так вот, я не знаю ни одного случая, чтобы мой знакомец хоть раз с полной очевидностью убедился в своей неправоте. И дело не в том, что указанными выше общими рассуждениями любое действие можно извратить в стремление властвовать или в жажду известности. Как-то так получается, что обитатели его мира, которых он одарил такими примитивными жизненными механизмами, именно эти механизмы ему же постоянно и демонстрируют.
Однажды мы с ним собрались в баню и, перетаптываясь на морозе, ожидали его опаздывающего товарища.
- Думаешь, почему он опаздывает?
- Да мало ли причин, - я отмахнулся от ожидаемых злоязычных пояснений.
- Одна причина. Ему надо продемонстрировать нам свою значительность. Он хочет нас тыкнуть тем, что мы - лоботрясы и бездельники, а он - занят по уши...
Прождали мы полчаса, и, когда уже втроем повернули к бане, я спросил про опоздание.
- На кафедре задержали. Дел - невпроворот...
- Оп-ля, - хлопнул в ладоши мой знакомец...
Если бы в подобных случаях мы с ним каждый раз заключали пари, то на проигранных мною бутылках мы бы уже спились...
Но при этом я уверен, что более всего он хотел бы испытать не привычное удовлетворение своей правотой, а радость от ошибочности своих предположений. Потому что жить в мире тех его примитивных мотиваций, может быть, и удобно, но - необыкновенно скучно...
В нашей воле за поступками любого человека предполагать возвышенные или низменные мотивы. Но это не просто игры нашего ума. Так мы творим мир, в котором сами и проживаем всю свою жизнь. Мы в силах сделать этот мир более многообразным и более интересным. Достаточно натренировать свою фантазию и научиться мысленно находить совершенно разные оправдательные основания огорчительным для нас действиям живущих в нашем мире людей. А в случаях, принципиально важных для нас, лучше всего ничего не домысливать (не оправдывать и не клеймить), а спросить про эти не известные вам основания. И - поверить ответу.
Наверное, вас будут часто обманывать и этим привносить в вашу жизнь боль дополнительных огорчений. Я не призываю к мазохизму. Можно всякий раз, убедившись в подобном обмане, отворачиваться от такого ловкача напрочь. (Один человек - одни грабли.) Ваш мир от этой потери, может быть, станет меньше, но - не обеднеет. Наоборот, он становится намного беднее, если его заполняют люди, которых вы сами же и осуждаете в своих обсуждениях. И совсем бедным, если вы осуждаете жителей своего мира на основании одних лишь предположений о низменных мотивах их жизненных метаний.
Давайте откажемся от повсеместного увлечение доморощенным психоанализом. Не будем воображать чужую душу открытой для себя книгой. Она, как всем известно, - потемки. А чтение в потемках грозит слепотой.