Сергей Говорухин
Война, как лакмусовая бумажка,
проявляет в человеке самую его основу...
Сергей Говорухин родился в 1961 г. Окончил сценарный факультет ВГИКа. Член Союза писателей и Союза кинематографистов. Автор сборника прозы "Мутный материк" (1993 г). С 1994 по 1999 год работал кинодокументалистом в зонах боевых действий в Таджикистан, Чечне, Афганистане и Югославии. Участвовал в 11 боевых операциях. Вследствие ранения лишился ноги. Удостоен шести боевых наград.
Публикация подготовлена по материалам интервью, которое С.Говорухин дал редакции журнала "Индекс/Досье на цензуру" в апреле 2000 года.
Можно сказать, что на чеченской войне я с нашей съемочной группой оказался из конъюнктурных соображений. Дело в том, что к тому времени мы уже около 3 месяцев работали в Таджикистане. Это был конец 94 года. Мы хотели сделать фильм о ситуации в Афганистане после нашего ухода оттуда. Мы пытались показать, что ситуация в Таджикистане на тот момент - это результат афганской войны. И уже собирались приступать к монтажу картины.
Вдруг началась чеченская война. Она затмила и перекрыла тему нашего фильма. По сравнению с ней все, что мы снимали в Таджикистане показалось просто игрушечным. Мы вынуждены были спасать свой фильм и поехали в Чечню. А там кардинально изменился и сам замысел нашей картины.
Ведь сценария, как такового, у нас не было. Была идея сделать фильм публицистического характера об Афганистане и Таджикистане. Чеченская война заставила нас изменить тематику, и мы попытались сделать картину более философской, чем публицистической.
А сама специфика работы кинодокументалиста привела нас к непосредственному участию в отдельных боевых действиях. Дело в том, что существует серьезнейшее различие между кинодокументалистами и информационщиками с телевидения. Телекадры, как правило, никакой смысловой нагрузки не несут. Вся смысловая нагрузка - в тексте, а картинка - только иллюстрация к этому тексту. У киношников все наоборот. Чтобы снять минуту нужного материала, порой приходится две-три недели ждать, искать, снимать и снова ждать. А ждать надо, полностью слившись с войсками, с их жизнью, с их бытом и с их работой, то есть с боевыми действиями.
Уходит, например, какая-то группа в рейд по тылам противника, и тебе необходимо пойти с ней. Тогда ты сможешь снять настоящую войну, которую на самом деле, кроме непосредственных участников, никто никогда не видит. А с твоей помощью могут увидеть все. И если тебе посчастливилось, если тебя берут в этот рейд, ты должен переодеться в камуфляж, брать оружие, боеприпасы и идти наравне с остальными, как солдат. Плюс камера. В зоне боевых действий никто не будет разбираться, оператор ты, режиссер или военный. Происходит столкновение, и ты в нем не можешь, не сможешь, да и не имеешь права быть только наблюдателем. Ты - участник, от тебя зависит жизнь тех, с кем ты пришел, как твоя жизнь зависит от них.
Но на самом деле, подобные удачи бывают крайне редко. Договориться, чтобы пойти с войсками на боевую операцию, - это большое везение. Ведь командир, который даст команду своему подразделению взять с собой съемочную группу, рискует всем возможным на свете. Минимально - снятием с должности.
Нам в этом смысле везло. Там был замечательный начальник московского погранотряда, который понимал важность нашей работы и не боялся брать на себя ответственность. А ответственность была серьезная. Случись с нами что, тем более при той свободе прессы - этого командира просто смешали бы с землей.
Конечно же, у нас был другой статус: мы были там по своей воле и для исполнения своих замыслов; но, как правило, это не мешало ни тесному контакту с бойцами, ни взаимопониманию. Мы сумели органично вписаться в солдатский коллектив. Наверное, этому помогло и то, что в первый же день пребывания на войне мы попали в крутую передрягу и не уронили ни чести своей, ни достоинства - воевали наравне с бойцами.
Иногда возникало, мягко говоря, недоумение: мы - представители искусства, а занимаемся тем же, чем и они, то есть ломовой военной работой. Но сейчас, после выхода картины1 (которая очень ценится в войсках) кинодокументалистам работать много легче: больше доверия и меньше предубеждений.
Наше отношение к чеченской войне и отношение солдат было похожим. Никаких противоречий и потому никакого отчуждения. Тут надо бы провести четкую разграничительную черту. Я понимаю и оправдываю присутствие наших войск в Таджикистане. Там я готов был воевать, и (пусть это прозвучит пафосно), если понадобится, отдать свою жизнь. Про Чечню я этого сказать не могу. Ни ту, ни эту чеченскую войну я абсолютно не принимаю, и поэтому только крайние обстоятельства, связанные с угрозой для жизни, заставили бы меня там взять в руки оружие.
Но на самом деле и солдат к чеченской войне относится точно так же. Для него через месяц все становится понятно. Он на своей шкуре узнает весь этот армейский бардак, несогласованность, продажность; задачи ему непонятны, идея, за которую он воюет, неясна.
То, что мы сегодня слышим о войне в Чечне, - это не просто перевирание каких-то фактов, это абсолютное противоречие действительности. Если в ту войну до нас еще доходила относительно правдивая информация, то сейчас мы существуем в условиях тотальной лжи и совершенно гнусной пропагандистской установки.
Война вызывает к жизни, а потом сама держится на каких-то первородных инстинктах - с этим ничего не поделаешь. В человеке там проявляется и плохое, и хорошее; как на лакмусовой бумажке, проявляется самая его основа: либо доблесть его и достоинство, либо предательство, дезертирство, мародерство.
И гибель товарища тоже будит какие-то первородные инстинкты. Гибель одного человека проделывает с другим какие-то необратимые метаморфозы, изменяет его сознание. Это, к сожалению, непреложный закон войны. Пусть каждый будет отдавать себе отчет, что, скажем, война идет за предвыборные цели, или что она идет, черт знает как и черт знает за что... Все равно - голодный, грязный, полуобмороженный солдат будет воевать, потому что вчера убили его товарища. А если завтра убьют еще одного, то его ненависть достигнет апогея. Это не в Чечне началось и, к сожалению, не в Чечне закончится.
А при этом в солдатах есть и жалость, и сострадание. Даже в самой закоренелой, в самой циничной солдатской душе невозможно изжить сострадание горю матери, потерявшей ребенка, или ребенку, оставшемуся сиротой, или беспомощности старика. Но война приводит ее участников в состояние невиданного ожесточения и неоправданной жестокости. Это тоже один из результатов и один из признаков неправедной войны.
И неправедность ее - как бы нам ни врали - понятна с первых дней дагестанской войны. Вот, например, я командую соединением и должен войти в соседнюю республику. Значит, я предварительно должен получить всю необходимую информацию. И про отношение населения, и про оснащение российских частей. Если я всего этого не знаю, значит я никогда в жизни не пойду в Дагестан. Это абсурд! Как можно, чтобы 5 тысяч человек объявили войну такой огромной стране, как Россия? - Это бред! Тем не менее боевики входят, какая-то часть из них погибает, и потом все эти хаттабы, басаевы, элита их в сопровождении наших войск, целыми и невредимыми, уходят обратно в Чечню. Это возможно только по предварительному сговору. И все это - часть цинично расписанного сценария; а те, кто разрабатывал сценарий, хорошо понимают менталитет российского народа.
Потом, как водится, произошла какая-то нестыковка. Или решили, что для выборов Путина будет мало выбить боевиков из Дагестана и устроить санитарный кордон, или кому-то захотелось полководческих лавров. И планы военных операций были из наших любимых, из кавалерийских - на плечах противника... Сейчас очевидно, что все эти планы демонстрируют полный непрофессионализм наших генералов.
Теперь мы уже по пояс в крови, и, чем дольше все будет продолжаться, тем больше мы будем увязать... У страны просто нет ни физических сил, ни технических возможностей, чтобы полностью контролировать эту территорию...
Война, армия, страна - звенья одной цепи. Мы живем в такой циничной стране, в такой безнравственной стране, что требовать какой-то особой ответственности от армейских командиров нереально. Они - отражение нашего общества. Как и кто может повлиять на их чувство ответственности? Кто может прийти к ним, и что он скажет?! Может быть, Путин приедет и произнесет: "Две вещи поражают мое воображение: звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас"?
Мы и сами не хотим знать эту правду, да и вообще - правду. Мы до сих пор не желаем со всей ответственностью вспомнить Великую Отечественную войну. Тогда в лагерях гибли миллионы наших солдат, поскольку на них не распространялась Женевская Конвенция. Мы ее не подписали. Кто-то подозревал, что солдаты толпами побегут в плен. Так все и остается по сей день: происходят очередные гнусности, потому что кто-то что-то подозревает...
Наверное, исправлять что-то можно лишь при полном освещении, когда полностью знаешь ситуацию. Наверное, нужен какой-то закон, чтобы не чинить препятствий журналистам в зоне боевых действий. Сегодня на этой войне они абсолютно бесправны. А пока армия будет оставаться неприкосновенной, там будет творится что угодно.
Мои личные цели - много скромнее, но их осуществление уже могло бы сильно очеловечить нашу армию. Я хочу помочь ветеранам. Если у ветеранов будет достойная жизнь, что-то сдвинется. Я председатель Фонда ветеранов войны в Таджикистане и Чечне. Ежегодно мы проводим вечера памяти, они проходят 11 декабря, в день начала первой чеченской войны. И там мы называем вещи своими именами. Эти вечера - без политической окраски, там - только о человеческих проблемах. Гибель человека... Судьба человека, попавшего в плен и не найденного...
Все ветеранские организации сегодня лишены государственной поддержки. Поэтому их усилия направлены, в первую очередь, на то, чтобы найти хотя бы минимальные деньги, хотя бы на лечение своих товарищей и подопечных. С миру по нитке собираем на протез одному, а еще 99 в очереди...
Пользуясь своей популярностью, я неоднократно писал в газетах и говорил об этом на телевидении. Но каждое такое выступление вызывает шквал обращений за помощью. Не предложения помощи, а все новые и новые имена защитников Отечества, нуждающихся в помощи.
Что тут скажешь об Отечестве, которому попросту наплевать на своих защитников?!.
И все-таки я считаю, что служить в армии - надо. Как мы сегодня воспитываем наших детей? Растут люди, которые ничего не знают про свою страну и ничего про нее знать не хотят. В этом развращении не последнюю роль играют и взятки, которыми пытаются во что бы то ни стало откупиться от армии... Я считаю, что мужчина в свои 17 - 18 лет обязан полностью отвечать за свои поступки. Смог поступить в учебное заведение - слава Богу, не смог - иди служи, иди работай. Распоряжайся своей жизнью сам. Чем больше будет в современном молодом человеке самостоятельности, тем более он нравственно обогатится, тем быстрее станет мужчиной. Да и не уверен я, что от армейского беспредела или от самой войны погибает больше молодых людей, чем от наркоты...
Подавляющее большинство моих знакомых служили в армии, я сам служил в армии и считаю это полезной школой жизни. Конечно, там есть определенная доля идиотизма, муштры, тупой военщины, но ведь все зависит и от тебя самого. Сможешь ты противостоять этому или нет? Я считаю, что армия - это школа. Пусть несовершенная... далеко не совершенная, но она была несовершенна и в прежние времена. Даже, может быть, была еще более несовершенна, чем сейчас. Ведь сейчас в армии служат действительно только те младшие и средние командиры, кто без дураков ратует за Отечество...
По крайней мере, своих подрастающих сыновей я намерен воспитать в таком представлении об армии и о долге.
И, кроме того, я всегда считал, что ни я, ни мои дети ничем не лучше других. А те, кто погиб на поле брани, были не хуже меня...
Содержание номера | Главная страница
