Главная страница Содержание номера Рубрика "Цензурные истории"

Повесть Сергея Каледина "Стройбат" была написана в 1987 году. "Новый мир" тут же поставил повесть в номер, но напечатал только летом 89-го.
В настоящее время "Стройбат" издан в 9 странах, а спектакль "Гаудеамус", поставленный по мотивам "Стройбата" могли посмотреть зрители 21 страны.

    Демобилизовались. Отдохнули. Мой товарищ, москвич, в день свадьбы пошел помыть руки, а вместо того перерезал себе вены и стал калекой.
    Срочно поехал в Ленинград отыскать оставшихся однополчан. Не отыскал: трое сидели, один рехнулся. Такой расклад произвел на меня, красиво говоря, неизгладимое впечатление, и я засел за "Стройбат".
    Написал и отнес в "Новый мир". Повесть скоренько поставили в десятый номер 1988 года. Я удивился и даже слегка обиделся, легкости, с которой решился вопрос о публикации. А впрочем, чего обижаться: на дворе свобода, блин, перестройка, благодать! Живи - не хочу!
    Сверстанный номер журнала Главлит не завизировал. А без визы Главлита типография не имеет права напечатать даже спичечную этикетку, не говоря уж о конфетном фантике.
    Журнал решил: недоразумение. Ну, ладно, запретили "Архипелаг Гулаг". Все понятно: автор - враг, предатель, изменщик и клеветник, и от его нобелевской речи тоже проку мало. "Чернобыльскую тетрадь" Григория Медведева забодали тоже из лучших побуждений: как бы панику от разлетевшейся по белу свету радиации на читателя не нагнать. Все правильно. Как по нотам. Но "Стройбат"-то чем не угодил? Выдуманная история двадцатилетней давности: зачуханный строительный батальон, солдаты и автомата в глаза не видали. Боевое оружие - кайло да лопата. Ну, еще и мастерок, конечно.
    Ан, нет... Не все так просто.
    Главлит, а полным чином - Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР, вернул верстку "Стройбата", строго предупредив, что без визы военной цензуры рассматривать повесть не будет. Чтоб, значит, не тревожили понапрасну.
    - Очень хорошо, - потирая руки успокоил меня заместитель главного редактора Феодосий Константинович Видрашку. - Сейчас быстренько отошлем в военную цензуру, и все будет в порядке. Поставим в двенадцатый номер.
    - Не надо в военную цензуру! - завопил я бухаясь на колени. - Христом Богом прошу: не надо!..
    Главный редактор - кстати, единственный беспартийный среди "толстых" главных - поморщился:
    - Тихо... Пусть читают, раз неймется...
    - Вот именно, - подъелдыкнул зам и повернулся ко мне: - Вы на машине, вот и свезите. Кропоткинская, девятнадцать.
    - Поезжайте, - кивнул главный редактор.
    Собственными руками я засунул верстку "Стройбата" в узкую, нестрашную щель деревянного почтового ящика с надписью поперек от руки: "Для материалов". Ящик охранял прыщавый солдатик со штыком. В его взгляде была усмешка: "Куда суешь, козел?"
    И началось.

    "Генеральный штаб Вооруженных Сил СССР, Главная Военная цензура,
    15 сентября 1988 года, N 382/145, 103160, Москва, К-160.
    Главному редактору Залыгину С.П.
    Копия: начальнику Главного управления по охране государственных
    тайн в печати при Совете Министров ССР тов. Болдыреву В.А.
    В повести С. Каледина "Стройбат" показано исключительно низкое политико-моральное состояние личного состава воинской части Советской армии.
    Такая же оценка ее содержанию дана и в заключении Главного политического управления СА и ВМФ.
    В связи с тем, что упомянутые сведения подпадают под существующие цензурные ограничения, по нашему мнению, повесть опубликована быть не может.
    ВРИО главного военного цензора Генерального штаба
    полковник Сысоев."

    - Ну, что ж теперь поделаешь? - печально развел руками зам, кисло улыбнувшись. - Только и остается: садитесь и переделывайте ваш стройбат в дисбат. Тогда они еще разок взглянут.
    - Дисбат?! Это же военная тюрьма! Я там не был.
    - Ну тогда прям не знаю... А чего вы так расстраиваетесь?! Вы еще такой молодой...
    И опять нехорошо улыбнулся.
    Ладно, думаю, не буду расстраиваться. Я еще такой молодой. Но и дела не брошу. Уж больно бесславно получается: придавили и потекло. Раз ввязался, порезвлюсь.
    Звоню в военную цензуру.
    - Автор запрещенной повести "Стройбат" беспокоит. Хотелось бы поговорить с руководством.
    - А чего говорить, все сказано. Мы письмо направили главному редактору.
    - Дело в том, что у меня тут...предынфарктное состояние. А также мысль о самоубийстве...
    На том конце телефона замешкались, донесся раздраженный голос: "Траванется чего доброго, нам отвечать..." и:
    - Соединяю с главным военным цензором генерал-майором Филимоновым Сергеем Алексеевичем.
    Я икнул, перекашлял голос, настроил память на запоминание.
    - Генерал Филимонов слушает.
    Я: Здравствуйте, Сергей Алексеевич. Это Каледин, прозаик. Хотел бы получить кое-какие дополнения к заключению полковника Сысоева относительно моей повести.
    Филимонов: А какие вы хотите разъяснения?
    Я: Ну, чтобы вы поподробнее объяснили, что считается низким политико-моральным состоянием личного состава воинской части.
    Филимонов: Если с нашей стороны, то я могу сказать, что является то, что вы за целую часть даете политико-моральное состояние. У вас там большинство оказалось почему-то в этой части собраны все подсудимые... Мы же должны на факты опираться... А такого не должно... Мы ведь и к строителям обращались. У вас там все в обобщенном виде, такая картина представляется, она ставит под сомнение...
    Я: (прерывая): Сергей Алексеевич, а ведь под сомнение поставил не только я, но и недавнее решение политбюро...
    Филимонов: (прерывая): Не будем так, не будем так... Нас никто не уполномочил, и вы, наверное, не владеете за всех. По нашему перечню, если речь идет о частном случае, если там один, ну два человека, можно показать. Когда же мы начинаем на факте двух-трех человек делать обобщение... Нет, художественная сторона у вас там есть, присутствует, и вы это выливаете, хотя они и строительные.
    Я: Главный редактор журнала предложил цензуре и Главному политуправлению полный карт-бланш...
    Филимонов: Кого?
    Я: Предложил дать рецензию, отзыв, комментарий - что угодно в том же номере, где и повесть...
    Филимонов: Мы с вами ни к чему не придем...
    Я: Значит, вы считаете, что мы с вами не найдем общего языка?
    Филимонов: Почему? Общий язык я имею и сейчас.
    Я: Давайте договоримся о встрече, а?
    Филимонов: Давайте, хотя и ни к чему.

    Канцелярская папка с надписью "Склока" (история "Стройбата") начала распухать.
    В конце октября 1988 года я второй раз вошел в старинный особняк на Кропоткинской. Главная военная цензура. Дежурный, сличив меня с паспортом, вызвал лейтенанта. Тот повел тайными ходами и у очередной двери сдал полковнику. Полковник, оправив мундир, постучался в нужный кабинет, вошел и, кивнув в мою сторону, мрачно сказал встающему из-за стола генералу: "Вот". И отошел к стене.
    - Добрый день, Сергей Евгеньевич, - радушно сказал старый седой генерал. - Как самочувствие? Присаживайтесь.
    - Насчет разъяснений, - виновато напомнил я, занимая назначенное генеральским пальцем кресло. - А здоровье никуда, все плачу по ночам.
    - Пилюльки может какие, - посочувствовал генерал.
    Первое время наш разговор пробуксовывал, не схватывался, нудно повторяя телефонный. Тем не менее я что-то молол, апеллируя к политбюро.
    - Политбюро не надо трогать, - генерал вдруг резко изменил рыхлый ход разговора... - Есть перечень.
    Он достал из сейфа красную книжечку и, полистывая ее, приговаривал:
    - Во-первых, вы писатель... Не может быть, что вы не в курсе. Есть перечень сведений... Главлит им руководствуется...
    - Дозвольте взглянуть.
    - Да у вас же у самих, наверное, есть?
    Я театрально развел руками.
    -Откуда? Ничего у нас нет. Голяк.
    При этом я блудливо выкручивал шею, стараясь заглянуть в лежащую перед генералом книжечку. Генерал же локтем загораживал текст.
    - Вы прям, как второгодник, Сергей Евгеньевич, - по-отечески пожурил он, - списать хочете...
    - В точку попали, товарищ генерал; я и есть второгодник, в девятом классе выгнали на...
    Генерал расцвел.
    - То-то я и думаю: писатель, а такие слова...
    Я закивал.
    - Все правильно, Сергей Алексеевич, все правильно... Взглянуть бы, а? По-свойски, по-военному: вы - генерал, я - рядовой.
    - Так ведь секретно, - вяловато отбивался цензор. Но чувствовалось, что показать хочется.
    - Какие там секреты, Бог мой! - порол я ахинею, зацепившись за краешек заветной брошюры. _ Вы мне покажете, я ребятам своим перескажу, друганам, товарищам по перу: Маркову Георгию Мокеевичу, Проскурину Петру Лукичу, Бондареву... Расскажу им чего нам можно, чего нет.
    - Знакомы с ними? - уважительно удивился генерал.
    - А то. Домами дружим, в баньку ходим, бабы наши фасоны обсуждают...
    И генерал поддался. Он повернул ко мне текст, ладонями прикрыв при этом номера параграфов сверху и снизу, для прочтения оставался лишь узкий просвет.
    - Еще чуть-чуть, - игриво упрашивал я цензора. - Ка-апельку. Только параграф.
    С таким же энтузиазмом я в свое время склонял к любви особ противоположного пола. В данном же случае мы скорее напоминали голубую пару.
    Но генерал был крут.
    - Параграф не надо! - рявкнул, сведя на нет мои домогательства. - Чего могу - даю. И - будет!
    В щели между чисто вымытыми генеральскими ладонями значилось следующее:
    "Перечень сведений в вооруженных силах СССР,
    запрещенных к открытому опубликованию.
    СЕКРЕТНО N2651 "Утверждаю" 31 июля 1988
    С. Ахромеев
    Упоминание о низком политико-моральном состоянии личного состава Вооруженных сил СССР, в том числе о негативных отношениях между военнослужащими...
    Сведения о неудовлетворительном состоянии воинской дисциплины (общая оценка, характер, взыскания, количество...) в центральных и окружных открытых видах информации..."

    - Мы уж и так и сяк пытались... - генерал вздохнул, - все равно политико-моральное вылазивает... Вы, Сергей Евгеньевич, думаете, что в стройбате собраны...
    - Я не думаю, я служил в этом стройбате, товарищ генерал. Нас в шестьдесят девятом согнали из всех стройбатов страны, сволочь неугодную, по разным причинам и гнали на исправление в Билютуй, в Забайкалье. Знаете, там урановые разработки. Там солдаты на полгода меньше служат, зато потом приплод не дают, себе подобных не размножают. Половое атрофируется.
    Генерал покачал головой, заловив меня на явной лжи.
    - Но вы-то дали, Сергей Евгеньевич, приплод имею в виду.
    - Так меня не довезли до урана. В Ангарске тормознули.
    Генерал оживился.
    - Частный случай, частный случай. Нельзя исключительный случай накладывать на все вооруженные силы. У вас там драка, рота на роту...
    - Да я сам в ней участвовал.
    - Все равно: частный случай. Два-три человека, группа даже - пожалуйста. А часть целая - не на-адо. Это неправильно будет. В редакции же все знают. Заместитель главного редактора знает. Перечень утвержден маршалом Ахромеевым.
    - Какой маршал у нас однако интересный! Одной рукой цензуру утверждает, а другой Рейгана уверяет, что у нас свобода слова. Нехорошо получается.
    Наш разговор пошел по второму кругу. У генерала начался обед. В кабинет робко протискивались подчиненные, безмолвно напоминая шефу о своевременном приеме пищи, но генерал разговорился.
    - Я даже, честно говоря, удивился, как это журнал берет такую повесть. Еще еврей там у вас... Политическое у вас там. Национализьмом пахнет... Солдаты женщин в казарме сношают... Не этично.
    - А вы читали "Один день Ивана Денисовича"? - перебил я генерала.
    Полковники, прилипшие к стене, синхронно дернулись, укоризненно взглянув на меня как на пукнувшего не ко времени недоросля. Но генерал не смутился, лишь трясанул погонами.
    - Да. Знаю такой роман... Вам страницы предоставлены, а вы и рады...
    Я встал.
    - Всего хорошего, товарищ генерал.
    Цензор проводил меня до дверей и, передавая застоявшемуся полковнику, по-отечески попросил не рассказывать никому о нашем разговоре.
    Но я ему испортил весь уют.
    -Дорогой Сергей Алексеевич! Даю честное слово, что как только выйду из военной цензуры, тут же постараюсь рассказать о нашей встрече как можно большему числу людей. Не взыщите.

    Мой дед по отцу, старый еврей, любил охать.
    "Ох-ох, - бормотал он, традиционно поматывая головой, - ох-ох." Потом вдруг замирал и, театрально разведя руки в стороны, задавал пустоте сакраментальный вопрос: "А что, собственно, ох-ох?"
    "А что, собственно, ох-ох? - подумал я, выходя на волю. - Во-первых, выпустили, ребра целы. Во-вторых, информация: генерал крутит, перекладывает ответственность на ПУР. Надо туда наведаться, благо недалеко.
    В приемной Главного политического управления повсюду висели плакаты: указательный палец мрачного воина грозил посетителю: "Помни о военной тайне". Я зашел в кабинку местного телефона. Телефон молчал. Я затравленно стал шарить глазами в поисках инструкции и нашел ее: "Закрой плотно дверь!" Притянул плотнее дверь - телефон загудел.
    Заместитель начальника отдела культуры полковник Волошин отыскался тут же. Я зашел с обкатанного козыря: я в инфаркте и начинаю самоубиваться прям здесь, в телефонной будке.
    - Подождите!
    Красивый, моего возраста полковник Волошин легкой побежкой спустился со ступенек. В руке он держал листки бумаги.
    - Может, "скорую", Сергей Евгеньевич?
    - Не надо "скорую", скажите лучше, печатать будете?
    Полковник мужественно повел красивой головой.
    - Н-нет! Не будем. Плохая повесть. Сергей Евгеньевич. Очень плохая. - Он потряс зажатыми в руке листочками. - Это заключение ПУРа.
    - Дайте, - попросил я худым голосом.
    Полковник, совершая должностной грех, побоялся отказать умирающему, разжал пальцы.
    "...С. Каледин собрал все отрицательные факты, всю грубость, всю жестокость и бессмысленность, которые рассыпаны по всем стройбатам страны... В наши дни, столь горячие обострением межнациональных отношений, напечатать повесть "Стройбат" в журнале с громаднейшим тиражом - это значит сыграть на руку врагам перестройки, националистам...
    Повесть печатать не нужно. Однако руководство журнала, ссылаясь на демократию и гласность, может опубликовать ее. После чего хорошо бы организовать несколько оперативных рецензий. Лучше бы о ней в печати промолчать, но это маловероятно...
    О.А. Фенько, член Союза писателей СССР."

    И тут я понял, что кажется "Стройбат" напечатают. Слишком уж много дураков, запрещающих его.
    Главный редактор был недоволен моим поведением.
    - Прекратите самодеятельность!... я пятьдесят лет в литературе, а не встречал, чтобы автор так беспардонно себя вел! Прекратите ходить по инстанциям!
    Заместитель приоткрыл дверь кабинета и в щель протянул две газеты.
    - Что, что такое?! - воскликнул редактор, принимая прессу. - "Московские новости", "Комсомольская правда" !... Рекламу себе делаете?! Ажиотаж нагнетаете?! Что вы намерены еще делать?
    Я тяжело вздохнул.
    - Послать телеграмму в Совет Министров с жалобой на Главлит.
    - Не смейте! - взвизгнул зам.
    Главный, не попрощавшись, ушел к себе в кабинет.
    Вечером я приводил в порядок документацию по "Стройбату" и планировал очередные демарши. Пришел сосед. Поинтересовался, слушаю ли я сейчас "Свободу".
    Я включил транзистор. "Свобода" голосом Юлиана Панича читала "Стройбат".
    - Оля! - заорал я жене на кухню. - Сухари суши!
    Не прошел день, два... "Стройбат" дочитали, повторили, а меня еще не забрали. Все-таки другие времена.
    В почтовом ящике я обнаружил простенький конверт, в уголке - рыбка "Петушок", каких я разводил в детстве в аквариуме. В таких почтовых скромных конвертиках бабушка Липа присылала мне в стройбат потертые рублевочки из своей пенсии. В данном же случае "Петушок" в своем клювике принес письмо Филимонова. Не генерала, не начальника военной цензуры, просто скромное письмецо, подписанное внизу аккуратно и меленько "Филимонов". Без даты и исходящего номера. Удивительное совпадение с покойной бабушкой: она тоже подписывала письма без даты и географии, по-домашнему: "Бабушка Липа". Правда, в ее письмах всегда была денежка.
    "Во время нашей беседы, Сергей Евгеньевич, я объяснил Вам, почему есть возражения против публикации повести "Стройбат". Но коль вы все-таки прислали в наш адрес письмо по этому поводу, то, видимо, хотите и от нас иметь непременно "бумагу"...
    "Ишь ты, как его повело! - подумал я. - Запросто мог не писать, а ведь написал!"
    "...Стройбат в повести - это ежедневные пьянки личного состава, устойчивое человеконенавистничество, высокомерное отношение к туркменам, узбекам, молдаванам... Все они именуются не иначе, как: "чурки", "хохлы", "евреи"..."

    А тем временем...
    А тем временем в журнал прибывали депутации. И какие гости пожаловали!... И без охраны!... Заместитель начальника ПУРа генерал-полковник Стефановский, таинственный генерал с голубыми погонами летчика.
    Генералы полдня охмуряли главного редактора. Ссылались они не только на свое ведомство, главной препоной они называли "верха" - союзного идеолога Вадима Медведева, только через труп которого "Стройбат" может выбраться к читателю.
    Еще не развеялся генеральский дух, в гости пожаловал начальник управления художественной литературы Главлита Солодин.
    Я, естественно, на беседу приглашен не был и решил сам наведаться к Солодину в Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совмине СССР.
    Солодин был на месте, велел впустить.
    Я поставил на стул возле его стола портфель, вынул из него разжиревшую за полгода хлопот папку с подновленной надписью "Склока". Папка была в три пальца толщиной. Полтора пальца были нажиты естественным путем, а нижние полтора - незадействованная чистая бумага. Для солидности. Портфель я оставил раскрытым и в его нутре щелкнул зажигалкой.
    Солодин заерзал, нахмурился, потянулся к темному нутру портфеля.
    - Что вы так забеспокоились, Владимир Алексеевич, там магнитофона нет, одни бумажонки... - трепался я обкладывая цензора документацией.
    Солодин закурил.
    - А знаете, как вас называют на Западе?... Певцом советского дна.
    - Поди-ка!... И все-то вы знаете!
    - Все-е мы про вас знаем, - загадочно улыбнулся Солодин. - Как-нибудь со временем я покажу вам много интересного. Жена-то - редактор, небось?
    - Старший. По прозе. Мы и поженились с умыслом: я пишу, она издает в "Советском писателе". Семейный подряд. Там директор был очень хороший дяденька, Еременко звали, он как узнал, что мы поженились, книжку мою из плана выгнал. Такой бдительный. Сейчас-то, слава Богу все ничего. Вот скоро "Стройбат" выйдет - пивка прикупим, креветочек...
    - Не прикупите, Сергей Евгеньевич. Не выйдет "Стройбат". Вещь-то мерзопакостная. Вы же ненавидите и страну нашу, и армию...
    Солодин говорил тихим вкрадчивым голосом.
    - Значит, не нравится вам мое творчество, Владимир Алексеевич. Печально, Вкус у вас плохой. А вот супругам Горбачевым, не сочтите за похвальбу, по душе...
    Солодин поперхнулся дымом.
    - Они читали? - незаинтересованно спросил он.
    - Ну уж Раиса-то Максимовна точно читала, она же профессор, она быстро читает, хоп - и готово. Да и Михаил Сергеевич тоже, думаю, зачел. Повестушка-то с гулькин, извиняюсь, хрен. Зато с адюльтером. Наркотой. Дракой. Драка, кстати, по документам проходит. Документы тоже у Горбачева.
    По сюжету надо было спешить. Я засуетился.
    - Куда же вы, Сергей Евгеньевич? - сказал Солодин. - Посидим, потолкуем.
    - Перестройка, еж твою медь! - заорал я опять-таки по своему сценарию. - Альтернатива!... Всего хорошего! бегу!... Горбачеву обещал позвонить. Раисе Максимовне...
    Через два дня цензура позвонила в журнал и сообщила, что получено разрешение на публикацию "Стройбата".
    А Горбачеву я повесть передал. Читал он или нет, не знаю, врать не буду.